Читать книгу "1917: Да здравствует император!  - Владимир Марков-Бабкин"

И ладно бы Родзянко со товарищи были серьезными ребятами, за которыми стоит что-то реально имеющее вес и силу, так нет же, они сами в шоке от самой мысли, что верховная власть просто самоустранилась. Не верят они, что все так легко, ищут подвох. Нервничают. Надувают при этом щеки и делают значительный вид. Но по факту, они сами в растерянности и панике. Пытаются найти выход и подстраховаться. В том числе еще и по этой причине им нужен я. Но нужны ли они мне? Особенно с учетом того, что я им нужен лишь на пару-тройку дней, а потом стану просто опасен? Монархия в России им не нужна, а меня, как основного претендента на престол после Алексея, даже к формальному регентству не допустят. Да что там говорить о регентстве – меня из-под «охраны» не выпустят, ибо «не могут гарантировать безопасность». И все опять же кончится пулей в голову.

Не знаю, ощущал ли такую же беспомощность мой прадед в тот день, когда на Миллионной улице в доме номер 12 сидел над листком с текстом своего отречения от короны. Возможно. По крайней мере у меня было именно такое чувство. Выхода я не видел.

Ну, кроме как попытаться прорваться через границу в Швецию, пока еще возможно. Да, горький хлеб эмиграции, но хотя бы голова на плечах. Да, вариант не самый лучший, но и не худший. Но, блин, что делать с новоприобретенным семейством? Пусть они и не мои, но теперь как бы уже и мои. А я уверен, что графиня не только не согласится уехать, но и скорее запрет меня в этом кабинете, чтоб не сбежал и не разрушил ее вожделенную мечту. Еще бы – один шаг до регентства и два-три шага до короны Российской империи! А тут я такой, типа давай сбежим в Швецию. Ха-ха. Да уж.

Так, и где мой адъютант? Что за неповоротливая бестия? Курить хочется, просто спасу нет.

– Граф!

Тишина. М-да.

Надо будет второго адъютанта завести. Да. И работа совсем остановится. Черт знает что такое!

А, нет, слышу шаги.

– Илларион…

– Простите, ваше императорское высочество, вашего адъютанта на месте нет, поэтому я без доклада.

Господин Джонсон, мой личный секретарь и, по совместительству, агент британской разведки. Вот и этот меня не пустит в Швецию, в планы Лондона это вовсе не входит. Не для этого ведется такого масштаба большая игра.

– Слушаю вас, Николай Николаевич.

– Телеграмма от господина Родзянко. Председатель Государственной думы сообщает, что в целях обеспечения безопасности вашего императорского высочества и для обеспечения охраны в пути, из Петрограда в Гатчину выехал специальный поезд с надежными солдатами. Их прибытие на вокзал Гатчины ожидается в течение часа.

Оп-па! Вот ты, Мишенька, и доразмышлялся! За тобой уже выслали группу захвата!

– Так, срочно одеваться! Авто к парадному!

Ай-ай-ай, Миша, сейчас тебя за одно место и возьмут, философ хренов!

– Возможно, ваше высочество, следует их подождать во дворце?

Ага, сейчас, стану я ждать, пока захлопнется западня.

– Нет, выезжаем немедля! Встретим их на вокзале!

– Ваше высочество!

Топот ног, вбегает запыхавшийся и красный полковник граф Воронцов-Дашков.

– А, граф, рад вас видеть в добром здравии! Вы просто образец быстроты!

– Виноват, ваше высочество, но в кабинете вашего царственного папа́ не было табака, и мне пришлось одолжить его у доктора Ланге!

Ну что за день! Что за скверная оперетка!

– Едем!

Гатчина.

27 февраля (12 марта) 1917 года

Вновь одетый в бекешу, с папахой на голове и шашкой на боку, быстро иду к выходу. У парадного стоит автомобиль, и водитель не глушит двигатель, дабы сразу ехать на вокзал. Быстрее, надо убираться отсюда! Пока не знаю куда, но думать времени уже нет!

– Михаил!

Да, что ж такое-то! Оборачиваюсь уже почти у самой машины. На лестнице стоят графиня Брасова и мальчик Георгий, он же граф Брасов, он же как бы мой теперь сын.

– Дорогая!

Она смерила меня холодным взглядом.

– Ты обещал дать знать, когда соберешься уезжать.

– Прости, дорогая Натали, внезапное дело, надо ехать.

Графиня посмотрела на малолетнего графа и велела:

– Георгий, что нужно сказать, когда папа́ уезжает?

Мальчик шмыгнул носом и спросил:

– А ты когда приедешь? Ты мне обещал, что мы весь день будем вместе…

Игнорирую недовольный взгляд «жены», приседаю перед мальчишкой и беру за плечи.

– Сынок, так бывает, что взрослые нарушают свои обещания. Проклятые взрослые дела. Но я вернусь, и мы обязательно будем вместе.

Верил ли я в то, что говорил? Не знаю. Вероятно, да, ведь дело идет к тому, что меня таки перехватят где-то и «обеспечат охрану». А после отречения, как и в моей истории, посадят под домашний арест. Так что некоторое время, до высылки в Пермь, я действительно буду здесь. А так – как Бог даст.

– Михаил!

Я еще раз крепко обнимаю Георгия и встаю в полный рост.

– Да, дорогая?

– Ты помнишь про Зимний дворец?

Ох, кому что.

– Конечно, милая Натали, я все сделаю.

– Это важно.

– Понимаю. Ну, в крайнем случае, здесь поживем пока.

Она на меня посмотрела, словно на ненормального.

– Шучу, дорогая. Все будет хорошо!

Но не у всех. Потому что всех очень много, а хорошего в этой жизни крайне мало.

Уже запрыгнув в автомобиль, машу семейству рукой и вижу, как отчаянно машет мне на прощание Георгий.

Глава II

Смутный полдень

Петроград. 27 февраля (12 марта) 1917 года

– И вот что я вам скажу, братцы, – Кирпичников обвел взглядом строй. – В последний раз скажу. Если вы не решитесь на это, то пропали наши головушки. И ваши колебания выльются боком всем нам!

– Дык опять ты за свое? – из строя раздался злой возглас. – Сто раз уж говорено, что мы приказ выполняли! За что им наши головушки того?

– А за то, Пажетных, что, выполняя этот самый преступный приказ, мы вчера положили сорок человек революционных демонстрантов. Революционных! – Тимофей Кирпичников произнес это слово по слогам и с нажимом. – Смекаете? Я ж вам говорю – завтра царя обязательно скинут, и придут к нам после этого товарищи из новой власти и спросят, что ж вы, суки, против революции поперли и товарищей наших постреляли? И будет нам фронт за счастье, а то и на каторгу загремим. – Унтер помолчал и добавил со значением: – Если не расстреляют нас, как пособников царизма. А расстрелять могут легко.

– Дык, не пойму я, за что нас расстреливать-то? Да и по какому такому закону расстреливать? Мы ж мятеж не поднимали! Да и решили мы уже все!